Какого? Слышишь, какого дьявола? Почему, почему вчера приехали все эти люди? Мой единственный вечер, несколько часов блаженства, неизмеримого и беспечного счастья, нектара пьянящей мелодии, волн дурманящего аромата лакированного дерева…. Мой единственный - больше шанса не представится. Могучий черный монстр с распахнутой пастью, в которой угрожающе поблескивают струны-клыки, повергнут в прах. Мой Цербер, страж, хранящий врата ада, чье рычание есть сладчайшая музыка - он мертв и мертва, мертва, мертва, мертва его прелестная хозяйка. Пришли большие люди со злыми глазами и толстыми своими ножищами в сапожищах растоптали мою светлую мечту.
Она была одна, и ей было одиноко. И ей хотелось играть. Она зашла и несмело, не надеясь, что я соглашусь, предложила зайти к ней - послушать Бетховена. Я сказал, что люблю Бетховена, и принял приглашение. Энни! Она улыбнулась, так улыбнулась, такую огромную душу вложила в свою эту детскую улыбку, что … что… у меня даже прошли печеночные колики. Моя грустная пугливая нимфа, моя вечно юная Геба, ангел мой непорочный! Можно ли было мечтать о подобной милости?!
На ней не было ничего, кроме полупрозрачной ночной рубашки. Худенькие ручки бережно подняли крышку рояля, тонкие пальцы пробежали по клавишам. Она расправила плечики, выпрямила спинку и начала. Несмелое арпеджио, звуки, словно вырывающиеся из многолетнего плена, влекут за собой другие - обрывочные ноты, как крики улетающих птиц. Птицы не вернутся, многие погибнут в пути, другие постареют раньше времени и, не в силах более продолжать путь, покорно сложат крылья и, кружась, все так же в ритме несмелого арпеджио, начнут плавно падать. Падать, скрываясь под облаками, падать до тех пор, пока не исчезнут из виду.